Хроники разрушенного берега. Про медведей.
оригинал http://kiowa-mike.livejournal.com/552069.html#cutid1, kiowa_mike
Шаркет продолжал тарахтеть вдоль скалистой стены Охотского берега. Завеса тумана поднялась и растаяла на солнце. Стоял почти полный штиль (вот и обещанные семь-двенадцать метров в секунду – думал Вадим. Правда, Город уже в сотне километров от нас, и отгорожен каменным волноломом полуострова. Может там и дует, как обещали. А может – нет…). Серые руины скал то отступали, образуя потаённые бухточки и заливы, то снова выдвигались вперёд, становясь бастионами и башнями суши в солёной жидкой оболочке планеты.
Над развалинами края Земли ослепительно белым миром сияла снежная горная страна приморских хребтов.
- Только к августу снег стает, - сказал Василич, поймав взгляд Вадима.
- А повыше, скажем, на горе Эгуйя, и до следующего снега долежит, - заметил Соловей.
- Я таких мест и не знаю, - хмыкнул Василич. – Это вы, охотники, шлёндраете где попало, мы же, моряки, не уходим никуда дальше места, где в тапочках ходить можно.
- Потому там, где в тапочках ходить можно, у нас на побережье и украдено всё до последнего гвоздя, - парировал Соловей.
- Гляди, медведь, - ткнул пальцем в скалу матрос Степан. – И как это он туда забрался?
Действительно, на узенькой полочке, словно врезанной долотом в сплошную каменную стену лежал сгусток чёрно-бурого цвета. Неожиданно сгусток шевельнулся, и из его середины показалась широкая голова с двумя ушами-варежками.
- Будто положил его кто туда, - словно поймав мысль Вадима, сказал Василич. – Вот так, иногда идёшь вдоль стенки, видишь медведя в каком-нибудь таком месте, куда, кажется, только на крыльях можно добраться, и думаешь – и как ты туда попал, гнида?
Вадим уже понял, что слово «гнида», так же как «педераст» и простонародный синоним определения гулящей женщины не имело в устах морских людей какого-либо эмоционального оттенка, а употреблялось просто как смысловая связка в предложениях.
- На охоте занятно, - хмыкнул Соловей. – Иногда найдёшь в таком месте зверя, понимаешь – стрельнуть ты его там стрельнёшь, а вот достать – точно не достанешь. Прикидываешь, где он наверх пойти может, там клиента оставляешь, а сам потихоньку начинаешь камешки спускать по щели. Медведь смешной, он голову подымет раз, потом два, а потом решает – а ну его нафиг здесь лежать, где камни со склона сыплются! И потихоньку так начинает уходить по щели. Тут главное – его обратно пулей не сбить.
- Можно сказать, вы их без клиентов-то не стреляете, - ворчливо заметил матрос Степан.
- А зачем они нам нужны – без клиентов-то, - удивился Соловей. – Приезжает американец, или немец, или там болгарин какой – за охоту деньги платит. А сам его убьёшь, скотину безрогую, и дальше что? Мясо есть нельзя – вонючее и заразное, шкура никому не нужна, желчь ещё надо ухитриться продать, череп… Ну, большой череп всегда в цене. И то только потому что его клиентам загнать можно. Они, видишь ли, в своём мире, мире великих охотников, привыкли черепами меряться. Вот, убьёт клиент медведя, всё вроде хорошо, а череп не того… Мелкий, в общем. Тут отводишь его в сторону и говоришь – у меня в сарае ещё один лежит, не совсем, стало быть, нужный. При удачном раскладе до штуки баксов можно получить.
Кстати, тем летом я здоровенный череп добыл – заштормовал на Солёном озере. У нас ведь как – идёшь вдоль берега на моторке, видишь – ветер, волна начинает подниматься. Тогда прикидываешь ближайшую бухточку, куда можно забиться, чтобы волну переждать. Вытаскиваешь лодку на берег и сидишь под ней. День, два, неделю – сколько понадобится. С морем мы не шутим.
- Ну вот, сижу я под лодкой, - продолжал Соловей, - и слышу – кто-то по борту скребётся. Сперва подошёл, было понятно, что медведь, по гальке когтями стучит характерно, а потом вдруг меня стал выковыривать. Рыло под лодку засунет да как рыкнет! Меня прямо чуть воздухом из под неё не выдуло.
- И стрелял бы прямо в это рыло, - хмыкнул Василич.
- Ну и привёл бы череп в состояние, непригодное к реализации, - хмыкнул в ответ Соловей. – Я по рылу сразу понял – меньше чем пятьсот баксов оно стоить не может. Мишка лодку потряс, потряс, да и начал с другого бока заходить, чтобы её половчее перевернуть. При этом отдалился метров на семь, так что я ему спокойно в сердце с винта приварил. Отбежал он метров пятьдесят и помер.
- А чего это он тебя из под лодки выковыривать начал? – задал вопрос Василич.
- Чёрт его знает. Жрать хотел, наверное. Они тут сейчас совсем божий страх перед белым человеком потеряли. Развелось их несчитано. Никто их, кроме иностранцев не стреляет, бо больше никому не нужны. А иностранцев тех у нас – у человек 50-70 пройдёт через область, и баста… Раньше бумага на медведя стоила семьдесят рублей. А сейчас – три тысячи. Кто ж будет такие деньги платить за сомнительное развлечение эту тварь из винта шлёпнуть? Поняли медведи, что им от человека, считай, ничего не угрожает, и давай творить что хотят. Умные они всё-таки. Ну, как люди почти.
- И ещё их с людьми роднит то, что они такие же сволочи. И мясо их жрать нельзя, - философски закончил Соловей своё эссе о медведях.
оригинал http://kiowa-mike.livejournal.com/552069.html#cutid1, kiowa_mike
Шаркет продолжал тарахтеть вдоль скалистой стены Охотского берега. Завеса тумана поднялась и растаяла на солнце. Стоял почти полный штиль (вот и обещанные семь-двенадцать метров в секунду – думал Вадим. Правда, Город уже в сотне километров от нас, и отгорожен каменным волноломом полуострова. Может там и дует, как обещали. А может – нет…). Серые руины скал то отступали, образуя потаённые бухточки и заливы, то снова выдвигались вперёд, становясь бастионами и башнями суши в солёной жидкой оболочке планеты.
Над развалинами края Земли ослепительно белым миром сияла снежная горная страна приморских хребтов.
- Только к августу снег стает, - сказал Василич, поймав взгляд Вадима.
- А повыше, скажем, на горе Эгуйя, и до следующего снега долежит, - заметил Соловей.
- Я таких мест и не знаю, - хмыкнул Василич. – Это вы, охотники, шлёндраете где попало, мы же, моряки, не уходим никуда дальше места, где в тапочках ходить можно.
- Потому там, где в тапочках ходить можно, у нас на побережье и украдено всё до последнего гвоздя, - парировал Соловей.
- Гляди, медведь, - ткнул пальцем в скалу матрос Степан. – И как это он туда забрался?
Действительно, на узенькой полочке, словно врезанной долотом в сплошную каменную стену лежал сгусток чёрно-бурого цвета. Неожиданно сгусток шевельнулся, и из его середины показалась широкая голова с двумя ушами-варежками.
- Будто положил его кто туда, - словно поймав мысль Вадима, сказал Василич. – Вот так, иногда идёшь вдоль стенки, видишь медведя в каком-нибудь таком месте, куда, кажется, только на крыльях можно добраться, и думаешь – и как ты туда попал, гнида?
Вадим уже понял, что слово «гнида», так же как «педераст» и простонародный синоним определения гулящей женщины не имело в устах морских людей какого-либо эмоционального оттенка, а употреблялось просто как смысловая связка в предложениях.
- На охоте занятно, - хмыкнул Соловей. – Иногда найдёшь в таком месте зверя, понимаешь – стрельнуть ты его там стрельнёшь, а вот достать – точно не достанешь. Прикидываешь, где он наверх пойти может, там клиента оставляешь, а сам потихоньку начинаешь камешки спускать по щели. Медведь смешной, он голову подымет раз, потом два, а потом решает – а ну его нафиг здесь лежать, где камни со склона сыплются! И потихоньку так начинает уходить по щели. Тут главное – его обратно пулей не сбить.
- Можно сказать, вы их без клиентов-то не стреляете, - ворчливо заметил матрос Степан.
- А зачем они нам нужны – без клиентов-то, - удивился Соловей. – Приезжает американец, или немец, или там болгарин какой – за охоту деньги платит. А сам его убьёшь, скотину безрогую, и дальше что? Мясо есть нельзя – вонючее и заразное, шкура никому не нужна, желчь ещё надо ухитриться продать, череп… Ну, большой череп всегда в цене. И то только потому что его клиентам загнать можно. Они, видишь ли, в своём мире, мире великих охотников, привыкли черепами меряться. Вот, убьёт клиент медведя, всё вроде хорошо, а череп не того… Мелкий, в общем. Тут отводишь его в сторону и говоришь – у меня в сарае ещё один лежит, не совсем, стало быть, нужный. При удачном раскладе до штуки баксов можно получить.
Кстати, тем летом я здоровенный череп добыл – заштормовал на Солёном озере. У нас ведь как – идёшь вдоль берега на моторке, видишь – ветер, волна начинает подниматься. Тогда прикидываешь ближайшую бухточку, куда можно забиться, чтобы волну переждать. Вытаскиваешь лодку на берег и сидишь под ней. День, два, неделю – сколько понадобится. С морем мы не шутим.
- Ну вот, сижу я под лодкой, - продолжал Соловей, - и слышу – кто-то по борту скребётся. Сперва подошёл, было понятно, что медведь, по гальке когтями стучит характерно, а потом вдруг меня стал выковыривать. Рыло под лодку засунет да как рыкнет! Меня прямо чуть воздухом из под неё не выдуло.
- И стрелял бы прямо в это рыло, - хмыкнул Василич.
- Ну и привёл бы череп в состояние, непригодное к реализации, - хмыкнул в ответ Соловей. – Я по рылу сразу понял – меньше чем пятьсот баксов оно стоить не может. Мишка лодку потряс, потряс, да и начал с другого бока заходить, чтобы её половчее перевернуть. При этом отдалился метров на семь, так что я ему спокойно в сердце с винта приварил. Отбежал он метров пятьдесят и помер.
- А чего это он тебя из под лодки выковыривать начал? – задал вопрос Василич.
- Чёрт его знает. Жрать хотел, наверное. Они тут сейчас совсем божий страх перед белым человеком потеряли. Развелось их несчитано. Никто их, кроме иностранцев не стреляет, бо больше никому не нужны. А иностранцев тех у нас – у человек 50-70 пройдёт через область, и баста… Раньше бумага на медведя стоила семьдесят рублей. А сейчас – три тысячи. Кто ж будет такие деньги платить за сомнительное развлечение эту тварь из винта шлёпнуть? Поняли медведи, что им от человека, считай, ничего не угрожает, и давай творить что хотят. Умные они всё-таки. Ну, как люди почти.
- И ещё их с людьми роднит то, что они такие же сволочи. И мясо их жрать нельзя, - философски закончил Соловей своё эссе о медведях.