Хроники разрушенного берега. Рыбье кладбище.
Оригинал - http://kiowa-mike.livejournal.com/543338.html#cutid1, kiowa_mike
Ямы между гребнями волн становились всё глубже и глубже. Все бездельники на катере ушли с палубы и сгрудились вокруг штурвала. За штурвалом сам собою организовался импровизированный столик: газета, палтус, четыре сизых гранёных стакана, бутылка водки и несколько ломтей «Дарницкого» хлеба с полурассыпаной горкой соли.
- Сильно шкивает, - неодобрительно покачал головой Василич. – Надо б уйти куда-нибудь, переждать волну.
- Это что, шторм, - спросил непонятливый Вадим.
- Да не, просто зыбь. Шторм где-то там, за горизонтом. А здесь мелководье, вон море и раскачало. Смотри, волна пологая, без бурунов. Но достаточно чуть-чуть крепкому ветерку подуть, как это тут же изменится.
- Куда пойдём, Василич? - прохрипел Перец, который в это время стоял у штурвала. Сейчас он был мрачен и сосредоточен, демонстрируя себя тем, кем и был на самом деле – опытным моряком с сорокалетней морской практикой.
- Куда море пустит, - Василич снова задумался, что-то высчитывая.- Есть здесь маленький залив, закрытый полностью. Только дно дюже каменистое. Залив Бочонок. Сейчас вода большая, мы в него войдём, и на «ногах» обсохнем.
Вход в Бочонок открылся в скальнике совершенно неожиданно и на самом близком расстоянии – как открывается потайная дырка, пробитая местными воришками в стене мясокомбината. Вот просто так камень раздвинулся, и обнаружил в глубине берега круглое блюдце ровной воды и за ним, на горах –бурый частокол нераспустившегося лиственничного леса. С гор спускалась тонкая серо-зелёная щетина ивняка, обозначающая русло какой-то речки. Возле моря, в самом устье, ленточка кустов, упираясь в непреодолимую преграду иной стихии, расползалась в кляксу.
Едва катер, дробно стуча дизельком, забежал в круглый, похожий на кратер, залив, как из серого кустарника устья реки вывалило две чёрные точки-запятые, и держась бок о бок довольно шустро покатились по серой гальке морского берега на горный склон.
- Ага, вот и медведи, - будничным голосом заметил Соловей, проверяя в бинокль окрестности. – Вон ещё пара. И ещё…
- Ни фига, сколько их тута скопилось, - покачал головой Василич. – Не иначе, какая-то падаль лежит, притягивает их сюда.
- Насчёт падали я чего-то не сомневаюсь, - усмехнулся Соловей, блеснув оскалом белых и стальных зубов. – Сюда Щербакова поставила в прошлом году бригаду – они весь ручей вырезали.
- А почему они здесь парами ходят? – поинтересовался Вадим. – Медведи, то есть…
- А свадьбы у них сейчас, - сообщил Соловей. Всю весну брачный сезон – до конца июня. Ходят по двое, как эти сейчас – он передал бинокль Вадиму, и тот увидал, как на обширном снежном поле не торопясь двигаются через глубокий сугроб два могучих зверя. Один их них был гораздо крупнее и следовал чуть позади своего более мелкого собрата.
- А что это они такие разные?
- Сзади – самец, - сообщил Соловей. – Очень большой самец, килограммов на четыреста. Самка меньше гораздо. Она стройнее и изящнее, а мужик – пошире и поквадратнее, весь такой чемоданистый.
Вадим качнулся на палубе и бросив взгляд в сторону, усмотрел на фоне седоватого лиственничного леса ещё два характерных приземистых силуэта.
- Да сколько же их тут?
- Я вижу шестерых – две гонные пары и ещё двоих мелких, - мгновенно отреагировал Соловей. – Похоже, у них тут мёдом намазано.
- Гы, мёдом, - зашёлся в гыканьи Перец, - не мёдом, а красной рыбой! Тонн десять горбуши в этих кустах похоронено!
- Схожу-ка я на берег, - задумчиво произнёс Соловей, - поставит Василич катеру «ноги», я и погляжу что там творится.
Спустился вниз и вышел на палубу в длинном, почти до пят, прорезиненном рыбацком плаще.
- Пойдёшь?- кивнул он Вадиму, который только и ждал этого приглашения.
По рогатому, трясущемуся трапу они спустились на каменное ложе залива, где под их резиновыми сапогами захрустели панцири сотен морских живых существ. В мелкой, уходящей с каждой минутой вслед за Луной воде, шмыгали налимчики, бегали раки-отшельники, с достоинством ползали улитки.
С каждым шагом от берега всё сильнее и сильнее тянуло тухлятиной.
Наконец они вышли на серый галечный пляж. Вся его поверхность была ископана мелкими ямами, напоминавшими воронки от небольших противопехотных мин.
- Рачков копают, - хмыкнул Соловей. – Так прямо вместе с песком их и жрут.
- Кто жрёт?
- Да вот… Эти… - Соловей ткнул биноклем на границу кустов. Поражённый Вадим неожиданно разглядел на фоне тёмно-зелёной, цвета шампанской бутылки, куртины кустов широкий силуэт зверя. Он неподвижно стоял, в видимом напряжении, и, похоже, раздумывал, не исчезнуть ли в чаще.
Медведь был громаден.
Всё в его виде говорило о каком-то первобытном могуществе, которого напрочь лишены цирковые и зоопарковые мишки – широкая голова с длинным лбом и глубоко сидящими глазками, разворот плеч, сковородки когтистых лап, прочно упирающиеся в грунт, колышущийся от вдохов-выдохов мохнатый мешок шеи…
-Уффф – медведь выпустил из нераскрытой пасти облачко белого пара и… исчез.
- Огромный какой, - проговорил Вадим в потрясении.
- Да. Впечатляет. Я, каждый раз, когда большого зверя вижу, не перестаю удивляться. А ведь вроде бы не с чего – я их тысячами насмотрелся. Этот, кстати, и не сильно крупный был – килограммов двести, может меньше. Там на склоне такой мамонт ходит – видимо, никого к самке не подпускает.
Они обошли рощицу в устье, и вышли на русло речки, которая оказалась не столь уж мелкой – перейти её вброд в высоких сапогах не представлялось возможным. Везде по долине лежали куски льда, рассыпающегося на множество тонких вертикальных игл.
- Наледь здесь была, - проговорил Соловей, - вот рыба и сохранилась за зиму.
- Какая наледь? Какая рыба? – недоумевал Вадим.
- Наледь – это когда речка до дна замерзает, а вода всё равно течёт. Так вот, она тогда начинает течь поверх льда. И снова замерзает. Но всё течёт и течёт. И в итоге на этом месте намерзает ледяная бляха, диаметром пару сотен метров и высотой метра три-четыре. Эдакий ледяной холм. Чуть посевернее такие наледи столетиями держатся на одном месте, и не тают к осени.
- А рыба?
- А рыбу эту – Соловей подошёл к какой-то груде валежника и поддел её носком сапога, - как раз наледью затопило, поэтому до неё ни лисы, и больше никто добраться не смог.
Вадим присмотреля и вдруг понял – то, что он принимал за палую листву и валежник – обычную подстилку весеннего леса до появления травы – было тысячами скелетов, голов, плавников, и просто сушёных рыбин. Даже мёртвые, эти, довольно крупные, в локоть, обитатели воды, производили непримиримо-злобное впечатление: кривые, крючкообразные челюсти были усыпаны столь же кривыми крючкообразными зубами, пустые глазницы смотрели на Вадима подмигивая – «все там будем», высоченные горбы будто продолжали буровить уже несуществующие воды реки.
Прямо по поверхности этой рыбьей каши медведи нашлёпали настоящие тропы, вырыли ямы, разгребли себе лёжки…
- Дааа, - протянул Вадим. – Настоящее рыбье кладбище. А откуда это она взялась?
- Да всё оттуда же, - хмыкнул Соловей. – От нас, граждан. Дело в том, что во время рыбалки рыбу эту саму никто не берёт. Её ж разделывать, чистить, солить надо, грузить, разгружать, пытаться втулить кому-то… В это же время икра стоит в десятки раз дороже, и так же требует времени… Поэтому на обычных рыбалках рыбу в бочки солят абы как, и ровно столько, сколько надо, чтобы тебя не обвинили в хищничестве – что ты типа самок только вспарываешь. Да и потом с этой «рыбой для отмазки» мороки немерно – её надо куда-то девать – чаще всего – или топить по акту, или жечь в сарае, или ещё что-то придумывать. Ну а в этом месте никто такими мелочами и не заморачивался.
- Это почему?
- Сюда бригаду поставил начальник местного рыбнадзора – баба такая, Щербакова. Естественно, люди рыбу эту резали тысячами, а поротые тушки вот так – до ближайших кустов только дотаскивали. Обычно икропоры всё-таки видимость блюдут – увозят горбушу грузовиками подальше в лес, в стланик, выбрасывают небольшими порциями – не больше пары кузовов в одно место – чтобы медведи успевали растащить… Здесь же никто никого не стеснялся – резали и тут же выбрасывали… Думаю я, тонн сорок рыбы как минимум тут лежит. Две тонны на выходе…
На щеку Вадима сел здоровенный весенний рыжий, будто одетый в цигейковую шубу, комар. Он смахнул его и заметил.
- Но ведь тот же рыбнадзор вроде обратным должен заниматься – рыбу эту охранять…
- Не знаю. Я уже запутался в том кто тут чего кому на бумаге должен. Как и везде, здесь у нас бумажная жизнь – отдельно, а просто жизнь – отдельно. Органы охраны просто сообщают любому воровству и хищничеству масштабный и организованный характер. В том виде, в каком они у нас сейчас существуют, по крайней мере.
Ведь что такое сотрудник природо- и всякой прочей правоохраны? Это гражданин, которому государство дало в руки оружие и право отбирать у природы и других людей материальные ценности. Вот они и пользуются своим правом в хвост и гриву.
Думаю я, что если б эту землю заново между людьми разделить и сказать, что могут они делать тут что хочешь – порядку и то больше было б, чем с нами, природоохранными органами, то есть…
Ну, может, стреляли б друг по другу почаще. Опять же – саморегуляция численности. И так тут народу до хренища развелось, - хмыкнул Соловей.
Оригинал - http://kiowa-mike.livejournal.com/543338.html#cutid1, kiowa_mike
Ямы между гребнями волн становились всё глубже и глубже. Все бездельники на катере ушли с палубы и сгрудились вокруг штурвала. За штурвалом сам собою организовался импровизированный столик: газета, палтус, четыре сизых гранёных стакана, бутылка водки и несколько ломтей «Дарницкого» хлеба с полурассыпаной горкой соли.
- Сильно шкивает, - неодобрительно покачал головой Василич. – Надо б уйти куда-нибудь, переждать волну.
- Это что, шторм, - спросил непонятливый Вадим.
- Да не, просто зыбь. Шторм где-то там, за горизонтом. А здесь мелководье, вон море и раскачало. Смотри, волна пологая, без бурунов. Но достаточно чуть-чуть крепкому ветерку подуть, как это тут же изменится.
- Куда пойдём, Василич? - прохрипел Перец, который в это время стоял у штурвала. Сейчас он был мрачен и сосредоточен, демонстрируя себя тем, кем и был на самом деле – опытным моряком с сорокалетней морской практикой.
- Куда море пустит, - Василич снова задумался, что-то высчитывая.- Есть здесь маленький залив, закрытый полностью. Только дно дюже каменистое. Залив Бочонок. Сейчас вода большая, мы в него войдём, и на «ногах» обсохнем.
Вход в Бочонок открылся в скальнике совершенно неожиданно и на самом близком расстоянии – как открывается потайная дырка, пробитая местными воришками в стене мясокомбината. Вот просто так камень раздвинулся, и обнаружил в глубине берега круглое блюдце ровной воды и за ним, на горах –бурый частокол нераспустившегося лиственничного леса. С гор спускалась тонкая серо-зелёная щетина ивняка, обозначающая русло какой-то речки. Возле моря, в самом устье, ленточка кустов, упираясь в непреодолимую преграду иной стихии, расползалась в кляксу.
Едва катер, дробно стуча дизельком, забежал в круглый, похожий на кратер, залив, как из серого кустарника устья реки вывалило две чёрные точки-запятые, и держась бок о бок довольно шустро покатились по серой гальке морского берега на горный склон.
- Ага, вот и медведи, - будничным голосом заметил Соловей, проверяя в бинокль окрестности. – Вон ещё пара. И ещё…
- Ни фига, сколько их тута скопилось, - покачал головой Василич. – Не иначе, какая-то падаль лежит, притягивает их сюда.
- Насчёт падали я чего-то не сомневаюсь, - усмехнулся Соловей, блеснув оскалом белых и стальных зубов. – Сюда Щербакова поставила в прошлом году бригаду – они весь ручей вырезали.
- А почему они здесь парами ходят? – поинтересовался Вадим. – Медведи, то есть…
- А свадьбы у них сейчас, - сообщил Соловей. Всю весну брачный сезон – до конца июня. Ходят по двое, как эти сейчас – он передал бинокль Вадиму, и тот увидал, как на обширном снежном поле не торопясь двигаются через глубокий сугроб два могучих зверя. Один их них был гораздо крупнее и следовал чуть позади своего более мелкого собрата.
- А что это они такие разные?
- Сзади – самец, - сообщил Соловей. – Очень большой самец, килограммов на четыреста. Самка меньше гораздо. Она стройнее и изящнее, а мужик – пошире и поквадратнее, весь такой чемоданистый.
Вадим качнулся на палубе и бросив взгляд в сторону, усмотрел на фоне седоватого лиственничного леса ещё два характерных приземистых силуэта.
- Да сколько же их тут?
- Я вижу шестерых – две гонные пары и ещё двоих мелких, - мгновенно отреагировал Соловей. – Похоже, у них тут мёдом намазано.
- Гы, мёдом, - зашёлся в гыканьи Перец, - не мёдом, а красной рыбой! Тонн десять горбуши в этих кустах похоронено!
- Схожу-ка я на берег, - задумчиво произнёс Соловей, - поставит Василич катеру «ноги», я и погляжу что там творится.
Спустился вниз и вышел на палубу в длинном, почти до пят, прорезиненном рыбацком плаще.
- Пойдёшь?- кивнул он Вадиму, который только и ждал этого приглашения.
По рогатому, трясущемуся трапу они спустились на каменное ложе залива, где под их резиновыми сапогами захрустели панцири сотен морских живых существ. В мелкой, уходящей с каждой минутой вслед за Луной воде, шмыгали налимчики, бегали раки-отшельники, с достоинством ползали улитки.
С каждым шагом от берега всё сильнее и сильнее тянуло тухлятиной.
Наконец они вышли на серый галечный пляж. Вся его поверхность была ископана мелкими ямами, напоминавшими воронки от небольших противопехотных мин.
- Рачков копают, - хмыкнул Соловей. – Так прямо вместе с песком их и жрут.
- Кто жрёт?
- Да вот… Эти… - Соловей ткнул биноклем на границу кустов. Поражённый Вадим неожиданно разглядел на фоне тёмно-зелёной, цвета шампанской бутылки, куртины кустов широкий силуэт зверя. Он неподвижно стоял, в видимом напряжении, и, похоже, раздумывал, не исчезнуть ли в чаще.
Медведь был громаден.
Всё в его виде говорило о каком-то первобытном могуществе, которого напрочь лишены цирковые и зоопарковые мишки – широкая голова с длинным лбом и глубоко сидящими глазками, разворот плеч, сковородки когтистых лап, прочно упирающиеся в грунт, колышущийся от вдохов-выдохов мохнатый мешок шеи…
-Уффф – медведь выпустил из нераскрытой пасти облачко белого пара и… исчез.
- Огромный какой, - проговорил Вадим в потрясении.
- Да. Впечатляет. Я, каждый раз, когда большого зверя вижу, не перестаю удивляться. А ведь вроде бы не с чего – я их тысячами насмотрелся. Этот, кстати, и не сильно крупный был – килограммов двести, может меньше. Там на склоне такой мамонт ходит – видимо, никого к самке не подпускает.
Они обошли рощицу в устье, и вышли на русло речки, которая оказалась не столь уж мелкой – перейти её вброд в высоких сапогах не представлялось возможным. Везде по долине лежали куски льда, рассыпающегося на множество тонких вертикальных игл.
- Наледь здесь была, - проговорил Соловей, - вот рыба и сохранилась за зиму.
- Какая наледь? Какая рыба? – недоумевал Вадим.
- Наледь – это когда речка до дна замерзает, а вода всё равно течёт. Так вот, она тогда начинает течь поверх льда. И снова замерзает. Но всё течёт и течёт. И в итоге на этом месте намерзает ледяная бляха, диаметром пару сотен метров и высотой метра три-четыре. Эдакий ледяной холм. Чуть посевернее такие наледи столетиями держатся на одном месте, и не тают к осени.
- А рыба?
- А рыбу эту – Соловей подошёл к какой-то груде валежника и поддел её носком сапога, - как раз наледью затопило, поэтому до неё ни лисы, и больше никто добраться не смог.
Вадим присмотреля и вдруг понял – то, что он принимал за палую листву и валежник – обычную подстилку весеннего леса до появления травы – было тысячами скелетов, голов, плавников, и просто сушёных рыбин. Даже мёртвые, эти, довольно крупные, в локоть, обитатели воды, производили непримиримо-злобное впечатление: кривые, крючкообразные челюсти были усыпаны столь же кривыми крючкообразными зубами, пустые глазницы смотрели на Вадима подмигивая – «все там будем», высоченные горбы будто продолжали буровить уже несуществующие воды реки.
Прямо по поверхности этой рыбьей каши медведи нашлёпали настоящие тропы, вырыли ямы, разгребли себе лёжки…
- Дааа, - протянул Вадим. – Настоящее рыбье кладбище. А откуда это она взялась?
- Да всё оттуда же, - хмыкнул Соловей. – От нас, граждан. Дело в том, что во время рыбалки рыбу эту саму никто не берёт. Её ж разделывать, чистить, солить надо, грузить, разгружать, пытаться втулить кому-то… В это же время икра стоит в десятки раз дороже, и так же требует времени… Поэтому на обычных рыбалках рыбу в бочки солят абы как, и ровно столько, сколько надо, чтобы тебя не обвинили в хищничестве – что ты типа самок только вспарываешь. Да и потом с этой «рыбой для отмазки» мороки немерно – её надо куда-то девать – чаще всего – или топить по акту, или жечь в сарае, или ещё что-то придумывать. Ну а в этом месте никто такими мелочами и не заморачивался.
- Это почему?
- Сюда бригаду поставил начальник местного рыбнадзора – баба такая, Щербакова. Естественно, люди рыбу эту резали тысячами, а поротые тушки вот так – до ближайших кустов только дотаскивали. Обычно икропоры всё-таки видимость блюдут – увозят горбушу грузовиками подальше в лес, в стланик, выбрасывают небольшими порциями – не больше пары кузовов в одно место – чтобы медведи успевали растащить… Здесь же никто никого не стеснялся – резали и тут же выбрасывали… Думаю я, тонн сорок рыбы как минимум тут лежит. Две тонны на выходе…
На щеку Вадима сел здоровенный весенний рыжий, будто одетый в цигейковую шубу, комар. Он смахнул его и заметил.
- Но ведь тот же рыбнадзор вроде обратным должен заниматься – рыбу эту охранять…
- Не знаю. Я уже запутался в том кто тут чего кому на бумаге должен. Как и везде, здесь у нас бумажная жизнь – отдельно, а просто жизнь – отдельно. Органы охраны просто сообщают любому воровству и хищничеству масштабный и организованный характер. В том виде, в каком они у нас сейчас существуют, по крайней мере.
Ведь что такое сотрудник природо- и всякой прочей правоохраны? Это гражданин, которому государство дало в руки оружие и право отбирать у природы и других людей материальные ценности. Вот они и пользуются своим правом в хвост и гриву.
Думаю я, что если б эту землю заново между людьми разделить и сказать, что могут они делать тут что хочешь – порядку и то больше было б, чем с нами, природоохранными органами, то есть…
Ну, может, стреляли б друг по другу почаще. Опять же – саморегуляция численности. И так тут народу до хренища развелось, - хмыкнул Соловей.