Хроники разрушенного берега. Мыс Евреинова. Отлов снежных баранов.
оригинал - http://kiowa-mike.livejournal.com/536328.html#cutid1, kiowa_mikе
Хроники разрушенного берега. Мыс Евреинова. Отлов снежных баранов.
- Еврейский мыс, - глубокомысленно произнёс Василич, разглядывая в бинокль далеко выступающий в море плоский нос, поросший жиденькой зелёной зеленью. – Вов, это здесь ты баранов снежных ловил?
- Щаз в рожу получишь, - мрачно сказал Соловей. – Не посмотрю на твоё капитанство.
- Понимаешь ли ты, на что он намекает. Я сюда в одиночку забросился на вертолёте – готовить мероприятие. Этих остолопов жду на третий-четвёртый день после моей выброски. Как ты думаешь, сколько я их ждал? Три недели. И если бы пешком на Сиглан не вышел, до сих пор бы там куковал.
Абрек немного подумал, и добавил: – Четвёртый год тому пошёл. Так бы и сидел.
- Не, - сказал бесстыжий Василич, - четвёртый год бы ты там не сидел, точно. Едва бы буранник установился, тебя бы Бешеный оттуда вывез. Тем более по снегу вы снова туда попёрлись. Баранов ловить. Снежных.
- Баранов. Снежных. - повторил Соловей с классовой ненавистью в голосе.
Василич мигнул. Матрос Степан нырнул вниз, и вынырнул с непочатой бутылкой водки и пахнущим свежим подсолнечным маслом боком палтуса.
- Стало быть, заказала нам Москва поймать снежных баранов для зоопарка. Много денег пообещали, но по схеме – утром – бараны, вечером – деньги. Схема немного странная, потому что если бы они вперёд хоть небольшой задаток заплатили, то сама ловля выглядела бы значительно проще. А так – вызывает меня начальник Управления и говорит – надо обеспечить конторе двенадцать снежных баранов. Живых. Самочек.
- Целок? – спросил Перец и по обыкновению гыгыкнул.
- Нет, про целок сказано не было, - совершенно серьёзно ответил Соловей. – А было сказано всё делать за счёт оперативных мероприятий и средств на проведение рейдовой борьбы с браконьерами. Ох, должен я вам сказать, была это опупея…
Все присутствующие с уважением замолчали.
- Первый раз поехали на боте Ваньки Кибера, - начал свою сагу Соловей. – На борту человек семь, в рубке – сам Ванька и один инспектор наш, Жиляк. Ну, разумеется, выйдя в море, распечатали ящик водки. Мы на корме сидим, квасим потихоньку, и вдруг, чувствую – катер циркуляцию описывать начинает. Я в рубку, а с другой стороны Кибер вываливается, и пальцами тычет в Жиляка – на горло показывает – типа помер Жиляк-то. Опился и помер.
Перец приготовился гыкнуть, но Василич предостерегающе поднял руку.
- Я наклонился, - продолжал Соловей, - точно, не дышит. Я веко поднял, пальцем глаз потрогал – ноль реакции. И синеет Жиляк на глазах. Сам за штурвал встал, повёл бот к берегу, там, слава Богу, место было приткнуться. За спиной разговор слышу моих людей, добрый такой «Сердце у мужика остановилось, его, чтоп запустить, надо два сильных удара кулаком по грудной клетке». И говорит это Татарчук, орясина двухметрового роста с кулаками как трёхлитровые банки. Я им через плечо – не сметь касаться покойника – вы его так изувечите щас, что все в тюрьму пойдём за убийство!
Приткнулись в гальку, сложили костёр, положили Жиляка у костра. Вроде как считается, что в тепле человек должен лежать в таком состоянии. А Жиляк всё синеет и синеет, пока не приобрёл цвет стеклоочистителя. Ну, что делать… Я водку достаю. По кружкам разливаю, говорю – надо выпить, что ли, за упокой души. Налили мы, только кружки к губам поднесли – глядь, покойничек-то наш, Жиляк садится и тоже руку тянет… Вот что крест животворящий с людями делает. И так он не помнит ничего, что совсем помирал, на краю смерти был.
- Ну, в общем, какое у этого мероприятия было начало, таким стало и всё продолжение. Соловей деловито глотнул водки и уставился в туманные очертания скалистых обрывов. – Стал этот отлов каким-то театром абсурда. Что это такое по-грамотному я не знаю, но нюхом – чувствую. Следующий раз меня эти выморозки забыли на Еврейском мысе.
- Не Еврейском, а Евреинова, - глубокомысленно заметил Василич. – Имени лейтенанта геодезической службы Российского Императорского флота Ивана Михайловича Евреинова. Всё бы вам это на свой лад изувечить…
- Про еврейство, - хохотнул Соловей, - помню, сопровождал я оператора БиБиСи на вездеходе на это же место. Со мной толмач был, молодой, как наш студент. Ну и как-то сижу я с похмелюги, а погода – срань Господня, тучи над мысом чёрные, чуть ли не снеговые, волна белая, штормит – и эта хренова нерусь меня спрашивает – «А как называется это место по-русски»?
Я ему отвечаю – еврейским мысом.
Толмач, не думая, переводит.
Англичанин меня – а почему так? Ну а я отвечаю – не любит наш народ евреев… Потому и место такое поганое их именем назвал…
Все отсмеялись и Соловей продолжил.
- Хиханьки, конечно, хаханьками, но эти друзья (он обвёл рукой присутствующих) меня на самом деле три недели на мысу продержали.Это сейчас они расскажут, что их шторма на мысах не пропускали. На самом деле они на палтуса набрели и дёргали его до умопомрачения, потом в Городе на пирсе торговали, барыжили. Теперь же посмотри на меня. Я оказался вон там (Соловей махнул рукой куда-то к хребту, где сверкали весенние снега), один, с двумястами килограммами груза – палатки, печки, харчи на всю группу ловцов и километр сетки для заграждений. У нас же план какой был – сделать вроде корраля – сетки с двумя крыльями, баранов пугнуть, чтобы они внутрь забежали, дальше им сети по сторонам разойтись не дадут, а в конце мотня, как у невода. Они все туда влетают и запутываются. Мужики же, рядом в кустах засевшие, их придавливают, связывают им ноги и выпутывают. Тут мы вызываем вертолёт и доставляем их к самолёту в Москву, и там, прямо возле трапа, меняем на полноценные американские доллары.
Но день идёт за днём, я живу там, под небесами, как буддийский отшельник. И чувствую я – что здесь надолго. Нет, я не скажу, что мне там было плохо. Даже наоборот скажу. Палатка, печка, свечи стеариновые, жратвы на восемь человек, патронов к карабину триста штук, дров вокруг сколько хочешь, рации нет – совершеннейшая нирвана. Я по окрестностям гуляю, по гребням хребтов. Осень, самое красивое время в наших краях. У меня над головой то небо блеклое, то облака высокие, то туман накрывает дня на три-четыре. Зверьё кругом шастает самое разнообразное. Лисы, мыши, куропатки. Пролёт идёт – гуси звенят в вышине – красота! Бараны эти проклятые ко мне привыкли, бродят по тропам в семидесяти метрах. Медведь как-то в лагерь попытался залезть – так я его еле прогнал. Он всё не понимал что это за напасть у него посреди кедрача случилась. Не было человека – и вот он вдруг, с неба взялся! Бараны эти проклятые ко мне привыкли, бродят по тропам в семидесяти метрах. Первый раз в жизни пожалел, что не фотограф. Но погляжу я вниз, на берег моря – а там штормяга в стиле «Песни варяжского гостя». И чую я – катера с остальной командой не было и не будет…
- Ну вот, - облегчённо вздохнул Василич, - А ты говоришь про палтус. Не палтус, а волна нам пройти не давала…
- Да кто вас поймёт, морских людей, палтус у вас или шторма пройти не дают? – вздохнул Соловей, – но я не об этом. Я о том, что через две недели я уже был абсолютно уверен, что отсюда надо своим ходом выбираться. Одно мешает – у меня там шмоток на много тысяч рублей, и я их просто так бросить не могу. Потому что медведей по тому гребню бродит как народу по Невскому. До Сиглана мне идти не очень далеко – километров сорок. А на Сиглане как минимум два трактора и ЗиЛ-157. ЗиЛ – не ЗиЛ, а трактор куда хочешь залезет. Думал я думал, что делать. Тут, на беду или счастье, два молодых медведя опять к лагерю подошли. Я их обоих положил из винта – на острастку другим, и в тем же утром пустился в путь.
- Видишь ли, - обратился Соловей к Вадиму, - если по осени медведя убиваешь, то это на других сильно действует. Они сразу это место обходить начинают. Не так по весне. Весной они жрут друг друга – только шум стоит. Почему так – не знаю. Но в любом случае я сильно рисковать не стал и пошёл. За сутки добежал. На Сиглане Петька Косов, я уже про него рассказывал. Золотой человек. Говорит мне – есть у меня два трактора – Беларусь и ДТ-75, оба на ходу. На обоих и пойдём. Я ему деликатненько так замечаю, что его план, конечно же, хорош, но я вот лично на тракторе никогда не ездил. Ерунда, говорит Петька, ничего хитрого, я тебя часа два поучу, и вперёд!
Ну что делать, нельзя давать человеку разочаровываться в своей личности. Действительно, помудохался я часа три-четыре с рычагами и передачами и сообщил, что в состоянии двигаться. Хорошо, осень стояла сухая, вода из тундры ушла, меня уже на моей верхотурине снежком раза три посыпало. Один трактор мы оставили внизу, а на втором поднялись к лагерю. Лагерь не тронут, медведей никто даже не перевернул. Мы вещи в бочку погрузили…
- Как в бочку? – удивился Перец.
- Видишь ли, был у Петьки целый автопарк. А вот никакого приложения к автопарку у Петьки не было. Ни саней, ни телег, никакой другой транспортёжки. Была молочная бочка, он воду в ней возил в баню с реки. Вот, мы воду из бочки вылили, и привязали за трактором. Весь мой лагерь как раз в эту бочку влез.
Соловей ещё раз взглянул наверх, на поднебесный хребет, возвышавшийся над морем.
– Кстати, если кого интересует, мы на «Белоруси» туда залезли. Опять я пожалел, что фотоаппарата у меня нет. Никогда б не подумал – горы такие, крутизна, камни – и стоит посреди этого трактор «Белорусь», приехавший туда своим ходом.
- Ну и что, поймали вы баранов в конце концов? – поинтересовался для проформы Вадим. Хотя ответ был и так более чем очевиден.
- Да ничем хорошим это не кончилось. Всё так и продолжалось, в феерическом бардаке. Ещё два раза ездили. Один раз Татарчук с обрыва сверзился. Вот где-то здесь, с этих обрывов.
Все с недоумением оглядели вздымавшиеся вокруг каменные стенки.
- Да он вроде жив, Татарчук-то, - осторожно сказал Василич.
- Конечно жив, - раздражённо махнул головой Соловей, словно бы недовольный таким поворотом дела. – Что ему станется. Дерево он и есть дерево. Идиот конченый. Пролетел метров пятнадцать, приклад у карабина сломал, самому хоть бы хны. Полдня внизу побродил, потом нашёл подъём наверх, выбрался. Говорит – «голова трохи болит». Ну, я решил, что приключений на тот заезд достаточно и свернул работу.
Другой же раз забросились весной. Стали устанавливать сетяное ограждение – а в него медведи лезут. Штуки четыре поймали. И ведь выпутать их просто так невозможно. Пристрелишь, а потом по кускам из сети извлекаешь. В этом месте мы точку и поставили.
Все выпили ещё по одной.
- И на хрена мы всем этим делом занимаемся? – философски закончил эту историю Соловей. – Нет, Василич, я знаю, что ты сейчас скажешь – из-за денег. Думаю я, что те же деньги, что на этом берегу мы зарабатываем, каждый из нас мог бы на материке поднимать. Воровали бы что-нибудь, строительством занимались или законы бы изучили, а потом жуликов отмазывали. Не знаю я, но вот как снег сходить начинает, свербит что-то – хочу я в море выйти, и двигать к каким-нибудь дальним горам по морю. Лучше всего – к таким горам, которые ещё никто никогда не видел. Думаю я, что каждый пацан в жизни должен был мечтать стать моряком и охотником. Другое дело – стал ли. Ну а если не стал – повезло ему, значит…
оригинал - http://kiowa-mike.livejournal.com/536328.html#cutid1, kiowa_mikе
Хроники разрушенного берега. Мыс Евреинова. Отлов снежных баранов.
- Еврейский мыс, - глубокомысленно произнёс Василич, разглядывая в бинокль далеко выступающий в море плоский нос, поросший жиденькой зелёной зеленью. – Вов, это здесь ты баранов снежных ловил?
- Щаз в рожу получишь, - мрачно сказал Соловей. – Не посмотрю на твоё капитанство.
- Понимаешь ли ты, на что он намекает. Я сюда в одиночку забросился на вертолёте – готовить мероприятие. Этих остолопов жду на третий-четвёртый день после моей выброски. Как ты думаешь, сколько я их ждал? Три недели. И если бы пешком на Сиглан не вышел, до сих пор бы там куковал.
Абрек немного подумал, и добавил: – Четвёртый год тому пошёл. Так бы и сидел.
- Не, - сказал бесстыжий Василич, - четвёртый год бы ты там не сидел, точно. Едва бы буранник установился, тебя бы Бешеный оттуда вывез. Тем более по снегу вы снова туда попёрлись. Баранов ловить. Снежных.
- Баранов. Снежных. - повторил Соловей с классовой ненавистью в голосе.
Василич мигнул. Матрос Степан нырнул вниз, и вынырнул с непочатой бутылкой водки и пахнущим свежим подсолнечным маслом боком палтуса.
- Стало быть, заказала нам Москва поймать снежных баранов для зоопарка. Много денег пообещали, но по схеме – утром – бараны, вечером – деньги. Схема немного странная, потому что если бы они вперёд хоть небольшой задаток заплатили, то сама ловля выглядела бы значительно проще. А так – вызывает меня начальник Управления и говорит – надо обеспечить конторе двенадцать снежных баранов. Живых. Самочек.
- Целок? – спросил Перец и по обыкновению гыгыкнул.
- Нет, про целок сказано не было, - совершенно серьёзно ответил Соловей. – А было сказано всё делать за счёт оперативных мероприятий и средств на проведение рейдовой борьбы с браконьерами. Ох, должен я вам сказать, была это опупея…
Все присутствующие с уважением замолчали.
- Первый раз поехали на боте Ваньки Кибера, - начал свою сагу Соловей. – На борту человек семь, в рубке – сам Ванька и один инспектор наш, Жиляк. Ну, разумеется, выйдя в море, распечатали ящик водки. Мы на корме сидим, квасим потихоньку, и вдруг, чувствую – катер циркуляцию описывать начинает. Я в рубку, а с другой стороны Кибер вываливается, и пальцами тычет в Жиляка – на горло показывает – типа помер Жиляк-то. Опился и помер.
Перец приготовился гыкнуть, но Василич предостерегающе поднял руку.
- Я наклонился, - продолжал Соловей, - точно, не дышит. Я веко поднял, пальцем глаз потрогал – ноль реакции. И синеет Жиляк на глазах. Сам за штурвал встал, повёл бот к берегу, там, слава Богу, место было приткнуться. За спиной разговор слышу моих людей, добрый такой «Сердце у мужика остановилось, его, чтоп запустить, надо два сильных удара кулаком по грудной клетке». И говорит это Татарчук, орясина двухметрового роста с кулаками как трёхлитровые банки. Я им через плечо – не сметь касаться покойника – вы его так изувечите щас, что все в тюрьму пойдём за убийство!
Приткнулись в гальку, сложили костёр, положили Жиляка у костра. Вроде как считается, что в тепле человек должен лежать в таком состоянии. А Жиляк всё синеет и синеет, пока не приобрёл цвет стеклоочистителя. Ну, что делать… Я водку достаю. По кружкам разливаю, говорю – надо выпить, что ли, за упокой души. Налили мы, только кружки к губам поднесли – глядь, покойничек-то наш, Жиляк садится и тоже руку тянет… Вот что крест животворящий с людями делает. И так он не помнит ничего, что совсем помирал, на краю смерти был.
- Ну, в общем, какое у этого мероприятия было начало, таким стало и всё продолжение. Соловей деловито глотнул водки и уставился в туманные очертания скалистых обрывов. – Стал этот отлов каким-то театром абсурда. Что это такое по-грамотному я не знаю, но нюхом – чувствую. Следующий раз меня эти выморозки забыли на Еврейском мысе.
- Не Еврейском, а Евреинова, - глубокомысленно заметил Василич. – Имени лейтенанта геодезической службы Российского Императорского флота Ивана Михайловича Евреинова. Всё бы вам это на свой лад изувечить…
- Про еврейство, - хохотнул Соловей, - помню, сопровождал я оператора БиБиСи на вездеходе на это же место. Со мной толмач был, молодой, как наш студент. Ну и как-то сижу я с похмелюги, а погода – срань Господня, тучи над мысом чёрные, чуть ли не снеговые, волна белая, штормит – и эта хренова нерусь меня спрашивает – «А как называется это место по-русски»?
Я ему отвечаю – еврейским мысом.
Толмач, не думая, переводит.
Англичанин меня – а почему так? Ну а я отвечаю – не любит наш народ евреев… Потому и место такое поганое их именем назвал…
Все отсмеялись и Соловей продолжил.
- Хиханьки, конечно, хаханьками, но эти друзья (он обвёл рукой присутствующих) меня на самом деле три недели на мысу продержали.Это сейчас они расскажут, что их шторма на мысах не пропускали. На самом деле они на палтуса набрели и дёргали его до умопомрачения, потом в Городе на пирсе торговали, барыжили. Теперь же посмотри на меня. Я оказался вон там (Соловей махнул рукой куда-то к хребту, где сверкали весенние снега), один, с двумястами килограммами груза – палатки, печки, харчи на всю группу ловцов и километр сетки для заграждений. У нас же план какой был – сделать вроде корраля – сетки с двумя крыльями, баранов пугнуть, чтобы они внутрь забежали, дальше им сети по сторонам разойтись не дадут, а в конце мотня, как у невода. Они все туда влетают и запутываются. Мужики же, рядом в кустах засевшие, их придавливают, связывают им ноги и выпутывают. Тут мы вызываем вертолёт и доставляем их к самолёту в Москву, и там, прямо возле трапа, меняем на полноценные американские доллары.
Но день идёт за днём, я живу там, под небесами, как буддийский отшельник. И чувствую я – что здесь надолго. Нет, я не скажу, что мне там было плохо. Даже наоборот скажу. Палатка, печка, свечи стеариновые, жратвы на восемь человек, патронов к карабину триста штук, дров вокруг сколько хочешь, рации нет – совершеннейшая нирвана. Я по окрестностям гуляю, по гребням хребтов. Осень, самое красивое время в наших краях. У меня над головой то небо блеклое, то облака высокие, то туман накрывает дня на три-четыре. Зверьё кругом шастает самое разнообразное. Лисы, мыши, куропатки. Пролёт идёт – гуси звенят в вышине – красота! Бараны эти проклятые ко мне привыкли, бродят по тропам в семидесяти метрах. Медведь как-то в лагерь попытался залезть – так я его еле прогнал. Он всё не понимал что это за напасть у него посреди кедрача случилась. Не было человека – и вот он вдруг, с неба взялся! Бараны эти проклятые ко мне привыкли, бродят по тропам в семидесяти метрах. Первый раз в жизни пожалел, что не фотограф. Но погляжу я вниз, на берег моря – а там штормяга в стиле «Песни варяжского гостя». И чую я – катера с остальной командой не было и не будет…
- Ну вот, - облегчённо вздохнул Василич, - А ты говоришь про палтус. Не палтус, а волна нам пройти не давала…
- Да кто вас поймёт, морских людей, палтус у вас или шторма пройти не дают? – вздохнул Соловей, – но я не об этом. Я о том, что через две недели я уже был абсолютно уверен, что отсюда надо своим ходом выбираться. Одно мешает – у меня там шмоток на много тысяч рублей, и я их просто так бросить не могу. Потому что медведей по тому гребню бродит как народу по Невскому. До Сиглана мне идти не очень далеко – километров сорок. А на Сиглане как минимум два трактора и ЗиЛ-157. ЗиЛ – не ЗиЛ, а трактор куда хочешь залезет. Думал я думал, что делать. Тут, на беду или счастье, два молодых медведя опять к лагерю подошли. Я их обоих положил из винта – на острастку другим, и в тем же утром пустился в путь.
- Видишь ли, - обратился Соловей к Вадиму, - если по осени медведя убиваешь, то это на других сильно действует. Они сразу это место обходить начинают. Не так по весне. Весной они жрут друг друга – только шум стоит. Почему так – не знаю. Но в любом случае я сильно рисковать не стал и пошёл. За сутки добежал. На Сиглане Петька Косов, я уже про него рассказывал. Золотой человек. Говорит мне – есть у меня два трактора – Беларусь и ДТ-75, оба на ходу. На обоих и пойдём. Я ему деликатненько так замечаю, что его план, конечно же, хорош, но я вот лично на тракторе никогда не ездил. Ерунда, говорит Петька, ничего хитрого, я тебя часа два поучу, и вперёд!
Ну что делать, нельзя давать человеку разочаровываться в своей личности. Действительно, помудохался я часа три-четыре с рычагами и передачами и сообщил, что в состоянии двигаться. Хорошо, осень стояла сухая, вода из тундры ушла, меня уже на моей верхотурине снежком раза три посыпало. Один трактор мы оставили внизу, а на втором поднялись к лагерю. Лагерь не тронут, медведей никто даже не перевернул. Мы вещи в бочку погрузили…
- Как в бочку? – удивился Перец.
- Видишь ли, был у Петьки целый автопарк. А вот никакого приложения к автопарку у Петьки не было. Ни саней, ни телег, никакой другой транспортёжки. Была молочная бочка, он воду в ней возил в баню с реки. Вот, мы воду из бочки вылили, и привязали за трактором. Весь мой лагерь как раз в эту бочку влез.
Соловей ещё раз взглянул наверх, на поднебесный хребет, возвышавшийся над морем.
– Кстати, если кого интересует, мы на «Белоруси» туда залезли. Опять я пожалел, что фотоаппарата у меня нет. Никогда б не подумал – горы такие, крутизна, камни – и стоит посреди этого трактор «Белорусь», приехавший туда своим ходом.
- Ну и что, поймали вы баранов в конце концов? – поинтересовался для проформы Вадим. Хотя ответ был и так более чем очевиден.
- Да ничем хорошим это не кончилось. Всё так и продолжалось, в феерическом бардаке. Ещё два раза ездили. Один раз Татарчук с обрыва сверзился. Вот где-то здесь, с этих обрывов.
Все с недоумением оглядели вздымавшиеся вокруг каменные стенки.
- Да он вроде жив, Татарчук-то, - осторожно сказал Василич.
- Конечно жив, - раздражённо махнул головой Соловей, словно бы недовольный таким поворотом дела. – Что ему станется. Дерево он и есть дерево. Идиот конченый. Пролетел метров пятнадцать, приклад у карабина сломал, самому хоть бы хны. Полдня внизу побродил, потом нашёл подъём наверх, выбрался. Говорит – «голова трохи болит». Ну, я решил, что приключений на тот заезд достаточно и свернул работу.
Другой же раз забросились весной. Стали устанавливать сетяное ограждение – а в него медведи лезут. Штуки четыре поймали. И ведь выпутать их просто так невозможно. Пристрелишь, а потом по кускам из сети извлекаешь. В этом месте мы точку и поставили.
Все выпили ещё по одной.
- И на хрена мы всем этим делом занимаемся? – философски закончил эту историю Соловей. – Нет, Василич, я знаю, что ты сейчас скажешь – из-за денег. Думаю я, что те же деньги, что на этом берегу мы зарабатываем, каждый из нас мог бы на материке поднимать. Воровали бы что-нибудь, строительством занимались или законы бы изучили, а потом жуликов отмазывали. Не знаю я, но вот как снег сходить начинает, свербит что-то – хочу я в море выйти, и двигать к каким-нибудь дальним горам по морю. Лучше всего – к таким горам, которые ещё никто никогда не видел. Думаю я, что каждый пацан в жизни должен был мечтать стать моряком и охотником. Другое дело – стал ли. Ну а если не стал – повезло ему, значит…