Лицо Бабцева исказилось от изумления. Такого поворота он совершенно не ждал. И не столько потому, что сочувствовал Рюмину, которому сейчас в чёрт-те каких условиях придётся выполнять госпромхозовский план, сколько потому что ему приходилось оставшуюся часть пути преодолевать самостоятельно. Честно сказать, и сам Рюмин не раз думал, не оставить ли ему незадачливого помощника у себя - ибо, как известно, <в природе есть масса вещей, невозможных для одного человека, но практически незаметных для двоих>. Но уж больно незадачлив был его нынешний компаньон, и Рюмин чувствовал себя гораздо увереннее, отправляя этого парня по известному адресу, чем если бы он был вынужден надзирать за ним в лесу. - Сильно не спеши, - дал он ему последний совет, - до сумерек тебе надо добраться к краю леса, там закостришься и переночуешь. К трассе завтра выйдешь. А я на последнее ночевое место двинул.
Провожая Бабцева, Рюмин, конечно, терял четыре драгоценных промысловых дня.
- Но не мог я такого придурка просто так пустить тайгой к людям выходить, - рассказывал Виталий об этом впоследствии, прихлёбывая чай в заново построенной избушке. - Он бы сгинул буквально на первых метрах, а я потом перед зам. директора - отвечай! Так-то, конечно, такому хмырю сдохнуть - никакого ущерба для общества. Но отвечать придётся. Так что хрен бы с ним, пришлось выводить его к перевалу. И то, потом весь сезон мучился - вышел он в конце концов на трассу, или заблукал в трёх лиственницах...
Возле сгоревшего зимовья Рюмин соорудил что-то вроде палатки: связал каркас по типу козел из пяти шестов, обтянул его брезентом, а внутри установил печку, которую выковырял из пожарища. На пол импровизированной палатки он наломал полуметровый слой тонких лиственничных веток, получился упругий и очень приятно пахнущий матрас - этому способу обустройства ночлега он научился у тех же бродячих эвенов. Поэтому уже через день после возвращения с перевала, Рюмин смог почти всё своё внимание уделять промыслу.
По сравнению с тем что могло бы случиться, ущерб понесённый мной был минимален. По сути сгорели только изба, спальные принадлежности, карабин и запас патронов. Самый важный предмет в тайге - бензопилу Бабцев ухитрился снова заклинить в одном из деревьев неподалеку, такая же судьба постигла двуручную пилу и ножовку, топоры в момент взрыва находились под рукой на улице, посуду немытую парень, опасаясь моего скорого прихода, собрал в кучу и вытащил на улицу. Спальный мешок и запасной матрас у меня вместе с брезентом лежали на лабазе, там же где лыжи - слава Богу, глубокого снега ещё не выпало. В общем, даже и выпало бы - я б лыжи себе сделал из сухой чозении, дело-то не очень хитрое, но всё время, время, понимаешь... - Не холодно было в палатке?
- Ну, в палатке никогда тепло не бывает. Топишь печку - жарко; через пять минут как перестало гореть - дубак такой же как на улице. Брезент тепла не держит. Особенно первое время тяжело было - пока снег не выпал. Зато пока снега не было, по путикам легко ходить было. Соболь шёл в ту осень хорошо, лучше чем обычно, я ещё и из-за этого в тайге остался.
В середине декабря начал выпадать то ли долгожданный, то ли не очень долгожданный снег. В эти дни Рюмин с остервенением валил лес. Валил лес он на дрова и на намечавшуюся по окончанию сезона стройку. - Надо было и о следующем сезоне думать. Мне проще было на весну остаться, новую избу построить, чем летом заезжать, или в начале следующего промысла время тратить. А дрова - дрова всегда нужны:
За четыре дня снегопадов Рюмин свалил перед палаткой гору дров едва ли не выше своего временного жилища. Действительно, максима <дров мало не бывает> насквозь въелась в душу лесного жителя.
- Снег вымороженный шёл, - говорил мне Рюмин, словно оправдываясь, - потому, хоть и выглядишь во время работы как снеговик, перед палаткой отряхнулся, печку пожарил полчаса - и снова - сухой и тёплый.
После снегопадов наступила самая тяжёлая пора промысла - надо было очистить капканы от снега, часть переставить, изучить звериные переходы, понять, где ловить соболя <под след>.
Хорошо ещё, часть патронов к мелкокалиберной винтовке лежала на лабазе. Поэтому Рюмин по дороге стрелял на приманку кедровку, рябчиков, глухаря; и белку - на ту же сдачу для государевой надобности.
Новый год прошёл в тайге как обычно - совершенно ничем не отличаясь от других дней. С утра - волевое решение вылезти из спального мешка на уличной крепости мороз, марш-бросок к печке, разжигание огня вперемешку с клацанием зубами, затем очередное затаивание вглубь мешка, сладкая дремота, из которой выводит лишь пение закипевшего чайника. Потом - тщательный разбор одежды, проверка нескольких капканов, которые всегда <на всякий случай> запрятаны в рюкзак.
Плотный завтрак - из крепкого сладкого чёрного чая и куропаточьей шурпы с рисом. Завтракает промысловик всегда очень плотно, потому что трудно сказать когда доведётся пообедать, а пуще того - поужинать. В обычное время Рюмин всегда долгими зимними вечерами лепил пельмени из сохатиного мяса, замораживал их, и брал с собой в дорогу мешочек. В середине дня, остановясь для чаёвки, он высыпал пельмени в котелок и с наслаждением обедал, сидя где-нибудь на лиственничном корне. Но увы - тяжёлая винтовка в этом году сгорела в избушке, сохатого добыть не удалось, вот и приходилось пробавляться мелкой птичностью, да таскать по путикам мясные консервы, приберегавшиеся до того вот на этот крайний случай.
Затем наступал черёд тщательного одевания. Глупая присказка <отчего сибиряки зимой не мёрзнут? Да от того, что одеваются легко!> кажется глупой только на первый взгляд, на самом деле в ней заключена огромная сермяжная правда. И подбор одежды, и сам процесс одевания в условиях, когда собираешься весь день пробыть на улице при температурое около минус сорока градусов - в высшей степени ответственные мероприятия. Дело в том, что каков бы мороз ни был, при движении на лыжах человек греется, и даже - потеет. Ну а при неизбежных остановках - замерзает. Кроме того, большое значение при зимнем промысле имеет выбор маршрута - и над этим охотник тоже думает пока не <встал на тропу>. Если мороз давит крепко, а по вершинам деревьев слышится хотя бы лёгкий ветерок, нет смысла идти на широкую реку или в лесотундру - обморозишься. В такую погоду проверяют путики, идущие по глухой чащобе, на внутренних протоках и вдоль высокой речной террасы - в местах, защищённых от влияния ветра. А то и подумает-подумает промысловик, выйдет на мороз пару раз, вроде бы собираясь трогаться в путь - да так и останется у своей палатки. Определив этот день для очередной заготовки дров и валки строевого леса, что занимало у Рюмина больше половины его рабочего времени.
Впрочем, как и почти всех остальных охотников-промысловиков.
Понемногу дни стали увеличиваться, солнце всё дольше задерживалось над розовыми горами Хребта. В какой-то из таких дней Рюмин услышал стрекотание самолёта. Биплан Ан-2 шёл над рекой на небольшой высоте, отрисовывая все повороты. Похоже, считал лосей для охотуправления. Рюмин выбежал на зализанную метелями Чёломджу почти в тот момент, когда машина пролетала мимо. Его заметили. Самолёт дважды прошёл над ним и над его базой и помахал крыльями. <Теперь в госпромхоз хоть сообщат, что живой>, - подумал Рюмин.
В конце февраля Виталий сделал длительную вылазку на южный край своего промыслового участка. Там он повстречал своего соседа - охотника Сашу Богданова, который тоже, в поисках выдры, проходил руслом реки. Эти встречи <двух одиночеств> в безлюдной тайге, где в радиусе двухсот километров не встретить ни одного человека кроме тебя и твоего визави кажутся совершенно невероятными, но, тем не менее, случаются гораздо чаще, нежели принято считать. Дело здесь вот в чём - каждый странник использует наиболее рациональные с его точки зрения пути-дороги, и нет ничего удивительного, что этими путями-дорогами пользуются и другие люди, буде они оказываются в тех же местах в то же время.
Встреча вышла сдержанной, как и все подобные таёжные пересечения. За долгие месяцы одиночества охотники отвыкают от общения, и не рвутся к нему. Но Богданов, который выходил на Новый год к семье мог кое-что рассказать Рюмину о госпромхозе, начальстве и напарнике.
- Молодой, когда в город вернулся, сказал, что ты его выгнал. Лишь бы пушниной не делиться. И даже избу для этого сжечь не поленился. Ему, конечно, никто особо не поверил, но разговоров по возвращению много будет. - Мне его, чтобы избавиться, было проще под лёд пустить, - хмыкнул Виталий. - Не устраивать самому себе спектакль с пожаром. Всё равно, никто кроме меня ничего ни доказать, ни опровергнуть не сможет.
- Да, так все и подумали. Причём сильно стараться бы не пришлось? - усмехнулся Богданов.
- Руки ещё марать, - хмыкнул Рюмин. - Послал бы его путик проверять в конце ноября - зуб даю, с путика бы он уже не вернулся. Примёрз бы где-нибудь насмерть.
- Ты сам как выбираться собрался?
- Да уж только по весне, сплавом, - хмыкнул Виталий. - Мне ведь избу достраивать надо. Ту, которую я же спалил. Во люди...
- Ну да, - сочувственно сказал Богданов. - Всё там же строиться будешь?
- Да, на том же месте. Там яма на Дигдикане всю зиму не замерзает. Уже и леса заготовил. Теплее станет - работа в охотку пойдёт.
- Да, лучше всего в апреле строиться, - согласился многоопытный Богданов. - Когда капель, тепло и руки сами топора просят. Пол-то из чего класть будешь? Досок у тебя нет небось?
- Досок нет, но есть <Дружба> с продольными цепями. Так что не боись, не в первый раз зимовьё в одиночку класть. Приезжай лучше по осени, посмотришь, как оно будет. Рюмин поднялся и побрёл по своему запланированному маршруту.
Как это происходило, Виталий не видал - он был на промысле. Возвратившись же, он застал ещё тёплое пожарище и дрожащего возле него Серёгу. Со слов Бабцева дело происходило так: он решил развести горючее маслом. Бензин отказывался растворять автол при такой температуре, и парень, ничтоже сумняшеся, решил нагреть канистру с топливом. Поставил ёмкость на печь, а сам вышел на улицу рубить дрова. Про свою рациональную придумку он, как водится, забыл через пять секунд. И вспомнил только тогда, когда через три минуты изба превратилась в пылающий костёр. Спасти что-либо из избы не представлялось возможным, потому что запасливый Рюмин держал под нарами два ящика патронов к винтовке, и изба трещала выстрелами пока не сгорела дотла. Сперва Рюмин сгоряча собирался надавать своему напарнику подзатыльников, но поглядев на несчастного парня, понял что никакими побоями делу не поможешь. А ситуация складывалась очень и очень серьёзная. Участок Рюмина располагался на самой окраине госпромхозовских угодий, и расстояние до ближайшего соседа составляло восемьдесят километров. Примерно столько же, если не больше, было до одного из ответвлений Колымской трассы. Однако, путь до соседа-охотника пролегал по захламлённой густой тайге. А в самом начале зимы каждая яма, каждое понижение в почве могло скрывать главного врага человека в зимнем лесу - подснежную воду, выдавленную морозом из-под земли. Конечно, значительную часть можно было пройти по самой Чёломдже, да вот только быстрая Чёломджа в конце ноября ещё не совсем замёрзла, и покрывающий её лёд был неравномерен и некрепок. Потому движение по реке было чревато неоправданным риском. Дорога же до трассы лежала вдоль самого Дигдикана, и если протолкаться через полтора километра низинной тайги, то путник выходит на длинную ровную лесотундру, тянущуюся до самых предгорий. Кроме того, сама речка замерзала раньше и прочнее, чем главная водная артерия этих мест. В сторону трассы вёл невысокий перевал, который даже не очень подготовленный человек преодолевал за полдня. С перевала уже открывалась трасса, и хотя до неё идти было больше пятнадцати километров, всё-таки, в виду какой-никакой обитаемой земли у человека сил в ногах само собой прибавляется.
Это всё передумал Рюмин за полчаса, пока пил сваренный на развалинах избушки чай. Но основной его мыслью оставалось - пустить в дорогу многократно проштрафившегося Серёгу Бабцева, а самому остаться в тайге и продолжить промысел.
Идея эта была не настолько безумной, как может показаться на первый взгляд. Рюмин, как и большинство бывалых таёжников, изрядное количество различного снаряжения держал не в избушке, а на специально построенном для такого случая лабазе. О, я вам сейчас расскажу что такое настоящий промысловый лабаз! Промысловый лабаз - это поднятый на высоту пяти-шести метров над землёй сруб под крышей, довольно значительных размеров, установленный на двух-трёх деревьях, стоящих рядом. Сперва при установке лабаза выбранные деревья отпиливаются на значительной высоте - это делается для того, чтобы ветер, раскачивая их кроны, не развалил всю жёстко сколоченную конструкцию. Затем стволы схватываются между собой прочной рамой, и на неё уже крепится платформа пола. После сооружения платформы наверх поднимаются брёвна - на четыре-пять полноценных венца. Эти венцы в конце концов прикрываются крышей - двускатной или односкатной, это уж у кого на что хватает терпения и времени. Вообще-то двускатные крыши преобладают, потому что они устойчивее к ветру - а именно ветер, а не медведь или росомаха является основным врагом этого поднятого над лесом склада-гнезда. Попасть на лабаз можно только по лестнице, которую каждый раз, после того, как воспользовались услугами склада, хозяева отставляют далеко в сторону. Потому что даже забравшаяся на три минуты наверх <роска > может произвести в хозяйстве промысловика огромное опустошение. Надо сказать, что кондиции лабаза напрямую зависели от трудолюбия строившего его человека. Самые могучие могли служить человеку убежищами во время непредвиденных ситуаций - вроде случившейся. Человек мог стоять в них в полный рост, а пол был плотно поконопачен, с тем, чтобы снизу не сквозило холодом.
Самыми примитивными были лабазы бродячих эвенов - просто настилы из жердей, устроенные вокруг одного-двух деревьев, и скарб на них хранился под открытым небом - просто прикрытый брезентом.
Лабаз Виталия Рюмина был среднего качества - высок и обширен, но жить на нём было нельзя. Зимой-то уж точно.
Итак, похлебав горячего чая, Виталий залез на лабаз и прикинул размеры хранящегося там богатства.
Мешки с мукой, сахаром, консервами, ящиками макарон, матрасы, некоторое количество запасной одежды, инструменты и лыжи были на месте.
Когда Виталий спускался с лабаза, его лицо было нарочито удручённым. - Ну что, паря, надо валить отсюда.
- На избу к Богданову? - вяло отреагировал горе-напарник. - Не дойдём, там наледи...
- Думаю я, надо к трассе идти, - сказал Виталий и в течение десяти минут излагал резоны. Мальчишка просто кивал головой, видимо, ничего не соображая.
- Ладно, хрен ли соплей разводить, - разозлился Рюмин и начал готовиться к переходу. Он сгрёб с лабаза два овчинных полушубка, которыми обычно не пользовался на промысле вследствие их громоздкости, десяток банок мясных консервов, двухкилограммовый мешок сахара.
- Надо поторапливаться, пока снег не лёг.
- Чего? Сейчас? - с ужасом всхлипнул Бабцев.
- Ну да, сейчас. Под любым выворотнем нам будет так же комфортно, как и тут, на угольках, - сказал Рюмин, вывернул из пожарища печку так, чтобы она торчала трубой вверх, заткнул в рюкзак топор и двинулся в путь.
Ночевали они уже на границе лесотундры, преодолев, по мнению Виталия, самый <гнилой> участок пути - тайгу. Теперь им предстояло идти вверх и вверх по плотному удутому снегу.
Горы Северо-Востока выглядят на первый взгляд (и особенно - будучи покрыты снегом) довольно устрашающе. Но впечатление это обманчивое. По большей части это даже не горы, а высокие холмы с пологими склонами и каменистыми вершинами. Труднопроходимыми их обычно делают не рельеф, а заросли кустарниковой кедровой сосны - стланика, растущие так густо, что иногда даже опытный ходок может передвигаться по ним со скоростью всего полкилометра в час.
Однако, в большинстве случаев, долины ручьёв дают возможность пройти заросли кедрача насквозь. Именно таким путём и двигались сейчас Рюмин и незадачливый стажёр Бабцев. Вторая ночёвка у них пришлась на плечо сопки, по которому много лет назад пронёсся пожар. Обгорелые стволы стланика валялись повсюду, словно гигантские серые кораллы или одеревеневшие щупальца осьминогов.
- Здесь остановимся, - сказал Рюмин, опуская свои пожитки на чуть присыпанный снегом ягельник. Бабцев очумело вертел головой. Вокруг не наблюдалось ни укрытия, ни даже бугорка, который бы защитил их от ветра. Только и было что гладкая как коленка вершина с разбросанными на ней останками кустов-деревьев.
- Шансов на пургу немного, - снизошёл до объяснений Рюмин. - Зато здесь дров сколько угодно, палить всю ночь можно. От стланика огонь самый жаркий. Давай, таскай ветки. И помни - дров мало не бывает!
Уже совсем смерклось когда на вершине <лысины> заплескалось двухметровое полотнище костра. Усталый Бабцев свернулся калачиком на куске брезента с подвертренной стороны, а Рюмин остался дежурить, следить за огнём.
<И чего мы за эти шкурки проклятые такой крест принимаем>? - думалось ему, глядя на пламя. - <Чтобы проклятые бабы друг перед другом в кинотеатрах шубами и шапками хвастались>?
Прикорнул он перед самым рассветом, и тут же проснулся, едва серый сумрак лизнул вершины сопок.
- Просыпайся, паря, идти пора!
Идти по чуть присыпанным снегом валунам в долине ручья было весьма и весьма непросто. Рубчатые подошвы обрезиненных валенок оставляли на камнях нашлёпки из снега. Рюмин опирался на вырубленную ещё на террасе лиственничную палку и заставил пользоваться такой же незадачливого Бабцева.
- Палка жизни в горах очень помогает. Это третья нога у тебя, однако! Смотри, ставишь её между камнями, и как чувствуешь что упёрлась, переносишь на неё весь вес тела.
Постепенно снег становился глубже и глубже, но при этом - плотнее и плотнее. Наконец они вышли на самую седловину.
- Вот она, трасса, - Рюмин устало махнул рукой на север. - Вниз - не вверх, хоть боком катись. Иди до дороги, лови попутку, сообщи в госпромхоз что у меня случилось. А я обратно двинул, мне соболевать надо.
Начинался ноябрь - самый, наверное, мрачный месяц всего изобретённого человечеством календаря. Ноябрь, с его постоянно укорачивающимся днём, длинными утренними и вечерними сумерками, короткими пасмурными днями. А может - и не пасмурными, просто небо над тайгой в Приполярье кажется в этом месяце серым и низким, даже при условии что на нём не висит ни облачка. А в пасмурную погоду оно буквально садится на затылок, придавливая к земле затерянного в природе человека. Холод, сумрак, снег: Именно в начале ноября и начинал свой промысловый сезон в верховьях реки Чёломджи промысловик Виталий Рюмин со своим напарником, Сергеем Бабцевым. Самолёт Ан-2 выбросил их, вместе с нехитрым скарбом, на речную косу, несколько минут постоял, работая двигателем, а затем развернулся и смешно подпрыгивая разогнался по пологому берегу и улетел в сумерки набегающего заката дня.
Наверное, обычай смотреть вслед уходящему судну или улетающему самолёту это обряд, который если и исчезнет, то только вместе с последним представителем мыслящих существ во Вселенной. По крайней мере, оба охотника не двигались с места, пока силуэт биплана не растворился в быстро темнеющем горизонте.
На первый взгляд, спешить смысла не было. Вместе с охотниками прилетело всего около трёхсот килограммов продуктов и снаряжения - по мешку муки, консервов и сахара, увесистый тючок с инструментами, спальные мешки, оружие, полсотни капканов, пила <Дружба>, полбочки бензина... Избушка находилась в полукилометре от берега, к ней через захламлённый лес вела извилистая тоненькая тропа. Тропа эта, проложенная в обход упавших колод и выворотней, функционировала от силы месяц в году - до глубокого снега. Настоящая, <рабочая> тропа, по которой в избушку носили воду, таскали дрова и выносили мусор была ровно в шесть раз короче и выходила на берег ближайшего притока реки - Дигдикана. Здесь на ручье находилась глубокая, не замерзающая зимой яма, которая и снабжала обитателей избушки водой весь промысловый сезон. Эта же тропа и служила началом основного промыслового путика. Нагруженные скарбом мужчины медленно потянулись через высокоствольную захламлённую пойменную тайгу - урёму.
Триста килограммов вещей они вдвоём перетащили к избе за три ходки, а полбочки бензина вкатили на высокий речной берег.
Затем сняли с окон тяжёлые деревянные ставни, утыканные гвоздями - так защищают в тайге окна избушек от проникновения медведя; вынули засов из двери, и растопили изготовленную из половины железной бочки могучую зимовочную печку. Затем Рюмин достал с лабаза матрасы и посуду, мешок с капканами и начал готовиться к промыслу.
Виталий Рюмин промышлял в тайге соболя больше пятнадцати лет, и, хотя по меркам старожилов, имевших за спиной тридцать и более сезонов, считался <зелёным>, но всё равно был уже очень опытным охотником. Этот участок он получил от госпромхоза четыре года назад, и уже покрыл его сеткой троп с установленными на них капканами - т.н. путиков. С этих капканов он ежегодно снимал от тридцати до семидесяти соболей, половину которых сдавал в контору, а половину продавал перекупщику за вдвое большие деньги, нежели государству.
Кроме того, ежегодно Рюмин брал на участке пять-шесть сохатых, и, по традиции ловил в петлю медведя. Мясо лосей тоже шло на сдачу в госпромхоз, а медведя Рюмин убивал просто так - для того, чтобы не зазнавался. Считалось, что каждый добытый на участке медведь хоть как-то снижает вероятность разорения избушки.
Медведей в этих краях все не любили.
Кроме капканов, в промысле Рюмин употреблял малокалиберную винтовку ТОЗ-16; и карабин калибра 8,2. Но основным его оружием была всё же мелкашка. Сергей Бабцев был молодым стажёром, которого Рюмину подсунул зам. директора госпромхоза. Зам. директора был якут, и Серёга Бабцев тоже был якут. Направляя Серёгу в напарники-подмастерья, замдиректора упирал на то, что Бабцев по сути - таёжный человек, потомственный охотник, и уже пару раз бывал на промысле.
Виталий вовсе не был в восторге от навязанного ему компаньона. Он, не без оснований, предполагал, что Бабцев приставлен от начальства госпромхоза следить за его промыслом, и если оное начальство сочтёт, что Рюмин утаивает от него слишком большую долю добычи, то участок перейдёт к другому хозяину. Возможно, к тому же Серёге. Который будет отдавать <лишних> соболей не перекупщику Ильхану Хаджиеву, а тому же зам. директора, не за двойную, а за полуторную цену.
<Ладно, война план покажет>, - подумал про себя Рюмин, осматривая невысокого сухощавого паренька. <Глядишь, припрёт тебя в тайге без радио и девок, сам сбежишь>.
Радио и девок Рюмин полагал неотъемлемой частью <молодого> образа жизни. И, по сути, не очень в этом ошибался.
Сразу по прилёту Виталий занялся обустройством капканных путиков, оставив всё хозяйство на напарнике.
Вести хозяйство на зимнем промысле - дело, в общем-то нехитрое, но занудное. По сути, его суть в высоких широтах может характеризоваться двумя словами - борьба с холодом. Нет, конечно, сюда входит и запасание воды, и поддержание проруби в нормальном состоянии, и готовка пищи: Но больше всего времени и энергии у человека забирает заготовка дров.
Потому Рюмин вручил молодому человеку бензопилу и объяснил, какие деревья в радиусе полукилометра от базы можно свалить, а какие - не стоит трогать. Это разъяснение было абсолютно необходимым, потому что Рюмин, несмотря на козни начальства, намеревался охотиться на своём участке ещё минимум пять лет, и ему вовсе не хотелось иметь вокруг избы вырубленную пустыню. Потому деревья на дрова он валил с большим разбором, одну на пять-семь лесин. Кроме того, в некоторых случаях он щадил даже сухостой - например, рядом с избой торчала сухая дуплистая лиственница, где каждую весну селился дятел-желна. И эту колоду Виталий не собирался пилить ни в коем случае.
Вокруг избы лежало достаточное количество ветровальных деревьев, и именно с них Рюмин порекомендовал начать Бабцеву свою трудовую деятельность.
Сказал, взял за плечи мешок с капканами, мелкашку, котомку с парой банок тушёнки и буханкой хлеба и ушёл обустраивать путики и ставить капканы.
По возвращению Виталий понял, что в напарнике он ошибался. Сергей Бабцев превзошёл самые худшие его ожидания. Может, он и выезжал когда-то с родственниками на промысел, но, похоже, на этом промысле ему даже кашу варить не доверяли. Все наличные пилы - и даже бензопила <Дружба> - оказались <задавлены> в кряжах разной степени мощности, и Рюмину пришлось потратить полтора дня, чтобы высвободить их из цепких древесных объятий. Изба оказалась изрядно загажена, мусор напарник предпочитал выбрасывать сразу за углом, а не выносить на пятьдесят метров в сторону, посуду не мыл, а естественную нужду справлял сразу за домиком. Рюмин сгоряча наорал на него, но про себя поставил на <молодом> крест. По здравому размышлению он даже решил, что нет худа без добра - такой охламон вряд ли разберётся в хитросплетениях промысловой жизни, и Рюмину не составит труда убедить его, что сам он еле-еле сводит концы с концами. Жизнь, однако, собиралась преподать Рюмину урок. Только он этого пока не ведал.
Так, с переменным успехом в борьбе с природой и компаньоном, прошли три самые важные промысловые недели. Все путики были расчищены от нападавшего на них за лето валежника, старые капканы расставлены и насторожены, изготовлены стационарные площадки для новых ловушек. Рюмин с нетерпением уже ждал снега, чтобы начать лов соболя <под след>.
Но раньше снега, как это обычно и бывает, пришёл мороз. Это был настоящий мороз, не чета лёгким осенним двадцати или даже тридцати градусам ниже нуля. Сквозь атмосферу сюда достал настоящий космический холод. Именно он, наряду с летними комарами и делает эти места абсолютно непригодными для долговременного проживания белого человека. И холод вцепился в этот край света своими когтями до самого марта. Щёлкнули, почти мгновенно, замёрзнув, крупные озёра и большая река. Застонала почва, которую принялись корёжить и пучить грунтовые воды. Заскрипели и затрещали деревья.
А через три дня после прихода холодов Сергей Бабцев сжёг избу.
Не бывает двух одинаковых охот на медведя. И предсказать исход такой охоты можно далеко не всегда. Хорошо, когда все заканчивается весело и под рюмочку на кровях. Меня позвали поснимать охоту на берлоге которую организовывали парни из Карелии для финского клиента. Ничего необычного. Организаторы знали свое дело туго - с осени тропили несколько зверей, знали где они лягут, относились к розыску грамотно. Короче говоря, все предвещало хорошую, быструю охоту на берлоге с предсказуемым концом.
Собрались вечером на базе. Выпили совсем немного. Финнов было двое - охотник, и его приятель, фотограф. Один из карелов сносно говорил на финском. Языкового барьера не было. Организаторы все объяснили финнам. Нарисовали схему подхода, расположение чела берлоги, предполагаемое расположение стрелков и помощников.
С утра встали, позавтракали. К берлоге выдвинулись на двух санях. Взяли трех собак - проверенных кобеля и суку, которые ходили на берлогу не раз, и здоровенного молодого кобеля. В 500-х метрах от берлоги оставили сани и собак. И двух аборигенов. Один должен был следить за лошадьми, а второй, по команде, привести собак.
Вышли к берлоге. Небольшой пригорок, постепенно осыпающийся. На его склоне два упавших ствола с вывороченными корнами. Стволы упали в одну сторону, но крест на крест. С одной стороны выворотни образовали стену. С другой стороны сам склон являлся стеной. Получился уютный угол. Чело было хорошо видимо. К нему была протоптана тропинка, шириной сантиметров 40. Тут следует особо отметить, что место, само по себе, было низкое. А снега в этот год выпало много. С тропинки было практически не сойти, человек сразу проваливался по пояс. Перед челом, метрах в 15-ти, была вытоптана площадка 2х2. Для стрелка и страхующего. Тропинка шла к берлоге по дуге, завернутой вправо. По левой ее стороне, над берлогой, и вровень с ней должны были расположиться еще два страхующих. Там же, на левой стороне, должен был располагаться финский фотограф. Место у него получалось отличное. Он видел в обьектив и стрелка, в правой части кадра, и чело берлоги. При этом, ни как не попадал на возможную линию огня страхующих. Я для себя выбрал самую дальнюю позицию, как бы, в начале этой дуги-тропинки. Страхующим я себя не считал, а хотел только поснимать на фото - у меня был монопод с фотиком, который отлично втыкается в снег. От меня, по прямой, до чела, получалось метров 80-т. Но стрелять мне в том направлении было нельзя - на линии огня оказывался и охотник, и страхующий. Если же считать по дуге-тропинке - метров 100. На изломе поворота создавалось место, куда я потенциально мог стрелять - прогал между группой страхующих и фотографом и группой стрелков. На охоту на медведя, всегда, даже если я не собираюсь сам стрелять, я беру оружие. Это правило. В тот раз со мной был Марлин 450. Расположившись я дослал патрон в ствол. Четыре тупорылых Хорнади, весом по 21.5 грамм каждая, замерли в смертельном ожидании . Но! Я ведь не собирался охотиться и стрелять .
Короче говоря - расставились. Финну, охотнику, дали Ижа 27-го, проверенного, брежневских времен, заряженного двумя "французскими катушками". Причем, дали ему из него пострелять на безе, на разные дистанции. Страхующий был вооружен Тигром. Страхующий над берлогой - Лосем-4 Страхующий на уровне берлоги - еще одним Ижом. У аборигена, орудующего слегой, за спиной висела какая-то двудулка.
Вызвали сани, распорядились привести собак. Абориген решил не утруждаться - приехал на одних санях, практически до меня. Спустили собак, засунули приготовленную слегу в чело. Ноль на массе!! Пошерудили немного. Тишина. Ссука лает, опытный кобель крутиться вокруг чела, но внутрь не идет. Неопытный крутиться вокруг этой скульптурной группы. От меня далеко, за лаем собак я не слышу, что происходит в берлоге. Проходит минут 5-7.
- Быстро не выйдет;-говорит мне возница, привезший собак. - Возьми тулупчик, замерзнешь.
На мне был финский охотничий костюм, а морозец был около 20-ти градусов, и от тулупчика было отказываться грех. Мужик подал мне армейский овчинный тулуп, явно стащенный из какого-то караульного помещения. Я его в рукава надевать не стал, набросил сверху и вернулся на свое место.
Прошло еще минут пять. И события закрутились с пугающей быстротой. Мишак втягивает слегу в берлогу и смачно ее там ломает и мочалит. Это слышу даже я. Абориген втыкает туда еще одну оглоблю. Лошадь у меня за спиной, в санях, начинает нервничать. Я оборачиваюсь, что бы сказать аборигену, что лошадь надо отвезти. И поэтому пропускаю момент, когда молодой кобель ныряет в берлогу.
Дальше все как в замедленном кино:
Рев. Скулеж собаки. Кобель пулей вылетает из берлоги. За ним, почти одновременно, мишак. Финн пытается срелять. Но!! Выстрела нет. Я вижу, даже физически чувствую, как он дергает курки. Выстрела нет. Как потом выяснилось, встав на место он снял предохранитель. Потом, ожидая, даже не запомнил, как поставил на его:. Понимая, что зверю до него всего полтора прыжка, финн бросается вправо, с утоптанной площадки, сбивая своего страхующего. Они оказываются в глубоком снегу. Страхующий сверху стреляет. Медведь прыжками двигает по тропинке не обращая внимания на барахтающихся в снегу охотников. Финн-фотограф, как галлопирующий страус, прыжками, пытается, по глубокому снегу, смыться в лес Стреляет второй страхующий. Мне кажется, что я не только слышу пулю, но и вижу ее. Лошадь позади меня беснуется, опрокидывает сани (абориген улетает с них, как Стингер в поисках вертолета ) и рвет в лес: Мишка резво скачет по тропинке на меня. Я бросаю фотик ( на самом деле он спокойно стоял на моноподе и дальше. И, поставь я его в режим видео, получил бы офигительные кадры ), поднимаю Марлин. Я вижу мишку спереди, под углом, как бы в его левую лопатку. Выстрел. Медведь спотыкается, но затыкается лишь на долю мгновения и делает новый прыжок. Теперь я вижу его в штык. Выстрел. Мишка спотыкается на обе лапы. То есть, как бы, они подгибаются, и он, на мгновение, падает грудью на снег. Вскакивает. Я уже нервничаю Сильно так Он качается в мою сторону - я стреляю, практически сверху вниз, как мне показалось. Дальше со слов подельничков с бугра над берлогой. Мишка подскакивает ко мне, привстает и как заправский боксер бьет меня правой лапой. Как показалось аборигенам - в голову. Я делаю офигительный кульбит и улетаю в снег. Страхующий с Лосем снова стреляет. Медведь делает еще один скачек в сторону лошади, которая благополучно засадила сани между деревами и бьется в истерике в хомуте. И ложиться. Занавес.
Как итог: - лошадь себе там что-то сломала; - финский фотограф, прыгая по сугробам, повредил колено и покидал Россию в гипсе; - финский охотник пил валокардин вместо водки, то есть, вместе с ней. Он ему очень понравился, так как в Ф-ии он не продается - приравнян к наркотикам. Шкуру не взял, денег обратно не просил... ; - меня, реально спас тулуп. И то, что все мои выстрелы были результативны, в итоге. Мишка попал в плечо, тулуп спас от когтей и здорово смягчил удар. Но плечо я лечу до сих пор... - медведь умер, получив : пулю 308-ю, через холку, на вылет, через левую лопатку; 450 Марлин - первую, через левую лопатку, легкие; вторую - ровно в грудь, причем, судя по всему, сердце было повреждено, третью - через голову, и правую лопатку, навылет; 308-ю в задницу..... - один из организаторов этой охоты больше на медведя не охотиться....
Директор старейшей парашютной школы, подходит к работающему у них совсем еще немного времени инструктору:
- Очень часто люди после своего первого прыжка буквально влюбляются в небо, в это сказочное ощущение свободного полета, и по прошествию многих лет, завершая свой земной путь, просят их похоронить возле того места, где они испытали эти бесподобные переживания. И это большое кладбище возле летного поля и есть то самое место... - И? - Так вот, именно так подробно все это и надо объяснять курсантам, а то у вас уже половина группы нового набора разбежалась, потому что вы им говорите лишь, что это кладбище парашютистов нашей школы...
Уточнение по рейду: В связи с переменчивой погодой планируется ехать на 1 день. Т.е. вечером субботы - возвращение в Нижний. Но тем не менее, желающие смогу без проблем остаться и до Воскресенья на озере.
Волга, район Заволжья. Видимость - 1 -1.5 метра, много белой рыбы, хищников нет (товарных).
Насмотрелся Кочубея, как там колотят всякую мелочь - пожалел и налимчика грамм на 200, и судака 300 граммового. Жалко их стало. Взял с собой только пару плотвичек (или язей) на 800-1000 г. Для жарехи
- Ты где шлялся двадцать лет, скотина? - Ну, Пенелопочка, не кричи: Ты же понимаешь - командировка: Подзадержался, да. Проблемы всяческие возникали: Но я постоянно о тебе помнил! - Мерзавец! Я тут тебе верность храню, от предложений отказываюсь, а он в загуле! У тебя уже сын вырос! Без отцовского пригляда! Оболтус оболтусом! Телемах, деточка, иди сюда, поздоровайся с папой! - Здрасть: - Сыночек! Ух ты какой богатырь! А сколько тебе годков-то? - Пятнадцать. - Та-а-а-а-а-ак:..
Три богини предстали на суд Париса. Афродита пообещала ему в качестве взятки любовь самой красивой женщины мира. Афина предложила ему славу, честь и должность вождя. А Гера просто нехорошо прищурилась и задумчиво вытащила из складок хитона скалку. Парис побледнел и быстренько присудил победу Гере.
* * * * *
- Медуза Горгоновна? - Да, это я. - Налоговая инспекция! Итак, вы нигде не работаете, на бирже труда не числитесь. Тем не менее, обстановочка у вас не бедная. Укажите источник ваших доходов! - Змеиный яд сдаю:
* * * * * - Орфей, говорят, ты играл даже в подземном царстве? - *ненормативная лексика*... Не напоминай мне об этом концерте! - Почему? - Я два часа пел им самые прекрасные гимны! После этого из зала пришла записка: "Вы на разогреве, я поняла. А когда будет Дима Билан?"
* * * * *
- Привет, Геракл! Присаживайся! - Э, спасибо, Эврисфей, я пешком постою: - Как твой последний подвиг? Успешно? Да ты присаживайся. - Не, спасибо: Я так, постою: А с подвигом неудачно получилось: - Ты не принёс мне яблоки из небесного сада Гесперид? - А можно было и предупредить, что у Ладона ружьё солью заряжено!
* * * * *
- О, быстроногий Ахиллес! Правду ли утверждает философ Зенон, что ты не можешь догнать черепаху? - Ну, только между нами: Врёт, конечно. Я ему за это плачу. - А зачем? - Реклама. Понимаешь, черепахи со всей Греции ползут ко мне, чтобы посостязаться в беге. Сами ползут, подчёркиваю! - И? - А ты думаешь, откуда в моём трактире всегда свежий черепаховый супчик?
* * * * *
- Тесей, говорят, ты был в Лабиринте у Минотавра? Тесей *мрачно* - Был: - Ты убил это порождение мрака? - Я даже до середины лабиринта не добрался. - Почему? - Ты понимаешь, что этот бычара там постоянно живёт? - Ну. - И постоянно ест. - Ну. - А ещё там темно: - И что? - Приходилось когда-нибудь идти по полю, где долго паслись коровы? Я потом неделю отмыться не мог!
* * * * *
- Гефест! Ты в курсе, что твоя жена тебе изменяет? - Уже нет. - Как ты этого добился? - Ну, я же хороший кузнец. Даже, не побоюсь этого слова, гениальный. - И что? - Про пояс верности когда-нибудь слышал? Так это я его изобрёл.
* * * * *
- Геракл, ты мне что приволок? - Ну-у-у-у, это... Стринги... А чё? - Я же тебя к Ипполите посылал за поясом!!!!!
* * * * *
Язон мучительно приоткрыл тяжеленные с похмелья веки. С трудом сфокусировав взгляд, он различил перед собой до омерзения бодрого Ээта. - Так ты отдашь мне золотое руно или нет? - еле-еле выговорил Язон. Ээт всплеснул руками. - Вах, дарагой, о чём ты говоришь? Какое такое руно? Мы вчера этого барашка кушали! Тебе что, шашлык не понравился? А про руно ничего не знаю! Кстати, ты на моей дочке должен жениться! Ай, слюшай, ты совсем плохой... Давай ещё "Хванчкары" налью...
* * * * *
- Геракл! Дело давнее. Вот только между нами... Скажи честно, ну как ты ухитрился очистить конюшни Авгия всего за сутки? Только не вешай мне лапшу насчёт поворота реки и всякое такое... - Ну-у-у-у, если честно... - Да, именно. - Таджиков нанял.
* * * * *
- Какие негодяи приковали вас к скале, прекрасная незнакомка? - Меня принесли в жертву морскому чудовищу. Кстати, меня Андромедой зовут. - Я спасу вас, Андромеда! - Ну, если вас не затруднит: - Вас как зовут? - Персей. - Вы такой милый: Солнце клонилось к горизонту, а молодые люди всё сидели на пляже и оживлённо болтали. - Где же это проклятое злобное чудовище? - Да честно сказать, нет никакого чудовища: Вообще. - А что же вы делали здесь на берегу? - Ну а как ещё с героем познакомиться? Не анкеты же рассылать?